Семён Данилюк - Константинов крест [сборник]
Ужинали втроем в коттедже.
Аська вполне освоилась на новом месте и вовсю насмешничала над кротким хозяином. Заманский поразился, как многого достигла юная обольстительница за столь короткое время.
Лёвушка, при встрече в аэропорту безысходно мрачный, оттаял, млел под градом подначек и охотно улыбался остротам, на вкус Заманского, не слишком удачным. Увлеченный гостьей, Лёвушка не сразу расслышал, о чем спрашивает Заманский. А спрашивал тот, не собирал ли отец перед смертью коллекцию под заказ.
Лёвушка с усилием припомнил, что в последний месяц отец и впрямь несколько раз обмолвился о каком-то крупном заказе. Но подробностей в голове не отложилось.
Заманский положил перед ним опись антиквариата, рядом ручку.
— Отметь предметы, что добавились за последнее время, — потребовал он.
Лёвушка неуверенно поставил пару галочек. Но из кухоньки донесся голос напевающей Аськи, притягивавший его, как пение сирен — Одиссея. С виноватой гримасой он отодвинул список.
— Да не очень помню я, дядя Вить! Были и были.
— Ну, а заказчиков хотя бы можешь вспомнить? — настаивал Заманский. — С кем-то отец тебя знакомил.
— Хотел, да. Но как-то всё не доходило.
Он исподволь скосился в сторону кухни. О чем можно говорить с юнцом, в глазах которого плещется Эрос?
Заманский отпустил страдальца. Прошел в кабинет Зиновия, повертел полученную от Порехина визитку Циридиса, набрал телефон для своих. Долго играла мелодия «Сиртаки», — видно, номера, с которых могут звонить, были наперечет. И теперь владелец, глядя на дисплей, соображал, от кого может исходить непонятный звонок.
Наконец установилось соединение. И — выжидательное молчание. Следовало поторопиться.
— Прошу прощения за поздний звонок, господин Циридис. Моя фамилия — Заманский — вряд ли вам что-то скажет…
— Нэ скажет! — подтвердил настороженный мужской голос с теплым гортанным акцентом.
— Я — друг Зиновия Плескача. Мобильный этот, написанный от руки, как раз считал с его визитки.
— Да! Огромная жалость, — скорбно произнес Циридис. — Плескач в нашем деле — фигура серьезная. А уж среди самоварщиков — из первых. Венок от Ассоциации направили.
— Бог с ней, с Ассоциацией. Мне важно, что вы лично были дружны с Зиновием, — Заманский постарался сбить опасливого собеседника с официально-отстраненного тона. Упреждая вопрос, пояснил. — Узнал об этом от его бывшего компаньона. От него же, — что вы помогали Зиновию с клиентурой.
— Порехину-то почем знать? — раздраженно отреагировал Циридис. — Этому пустобреху крепко повезло, что Плескачу на хвост сел. Тот его на приличные деньги вытащил. И вообще — не понимаю цель разговора.
— Я, видите ли, в прошлой жизни следователь. Пытаюсь для себя уяснить…
— Самоубийство вызывает сомнения? — Циридис насторожился.
— Не само по себе. Его причина. Уверен, что подтолкнуть Зиновия к тому, чтоб отравиться, могло что-то чрезвычайное. Возможно, связанное с работой. Но сам я от вашего антикварного мира далек и без опытного лоцмана запутаюсь. Готов подъехать, куда скажете.
На той стороне установилось выжидательное молчание.
— Не представляю, чем смогу помочь. — Порехин оказался прав: опасливый грек попытался увильнуть от разговора. — К тому же у меня очень плотный график.
— У вас график, у меня, — с негодованием перебил Заманский. — Потому что живые. А вот Зиновию спешить больше некуда. Отстрадался.
— Отстрадался, — согласился Циридис с новой, заинтересованной интонацией. — Так о чем хотите говорить?
— О дружбе, — брякнул Заманский. — О той, что после смерти сохраняется.
Циридис хмыкнул.
— Завтра улетаю в Лондон на Сотсби. Но с девяти до одиннадцати буду в офисе. Если успеваете, предупрежу секретаршу.
— До встречи, — не дал ему передумать Заманский.
В девять утра, бросив машину у метро на окраине Москвы, Заманский добрался до Пушкинской.
— Вы — из Тулы? — уточнила пожилая секретарша и, игнорируя прочих дожидающихся приема, приоткрыла перед ним дверь.
Навстречу Заманскому поднялся облысевший пятидесятилетний грек с лохматыми нависающими кустами бровей. По застывшей маске доброжелательности на мясистом горбоносом лице было заметно: хозяин кабинета уже сожалеет о том, что согласился на встречу. Потому Заманский с места в карьер приступил к главному.
— Оказывается, фосфорные спички Плескачу уступил как раз Порехин, — объявил он. — Тот ему сказал, будто собирает коллекцию под заказ. Правда, сам Порехин уверен, что насчет коллекции Зиновий придумал для отвода глаз. Но и в разговоре с сыном Зиновий упоминал о каком-то крупном заказе.
— Это что-то меняет? — бровяные кусты Циридиса сдвинулись в сплошной кустарник, выдав раздражение. — Или — само убийство всё-таки под сомнением?
Взгляд его выжидающе сверкнул.
— Да самоубийство, конечно, — неохотно признал Заманский. — Отравление белым фосфором без признаков насилия. Тут и обсуждать нечего. Но остается вопрос вопросов: почему? Одно дело человек заблаговременно готовится к уходу в мир иной. Совсем другое — если решение импульсивное. Разные мотивы. Я, правда, последний раз общался с Зиновием два месяца назад. Но даже тогда показалось, что он оживает. Видите, на заказ подрядился. И вдруг в одночасье всё порушил. Сын у него после смерти жены и вовсе свет в окошке был. Так даже записки не оставил.
Циридис как бы ненароком скользнул взглядом по напольным, в золоченом корпусе, часам.
— Положим, я и сам не верю в самоубийство из-за жены, — признался он. — Но раз Зиновий не оставил записки, значит, хотел, чтоб другие так думали. И не друзьям в этом ковыряться. — Он протянул руку для прощального рукопожатия.
Но не для того Заманский отмахал под двести километров, чтоб покорно убраться восвояси. Он придержал руку, пригнулся голова к голове.
— Пойми ты! Мы с Зиновием дружбаны с детства, — произнес он проникновенно. — Это ж всегда был жизнелюбивый сибарит. Всё прикидываю, как он сидит один в своем салоне, как пьет виски. Со спичками вприкусочку. И — не сходится! Только если решение внезапное. Но тогда к этому кто-то подтолкнул. Потому и важно разобраться, покупались ли спички для коллекции, а в порыве использовались как способ самоубийства, или изначально — чтоб свести счеты с жизнью.
— Нэ вижу разницы, — буркнул Циридис.
— Разница пресущественная. Чтоб человека на тот свет отправить, не обязательно пистолет к виску приставлять. Можно каким-то страшным известием оглоушить. Может, сидит где-то сейчас, стервец, да посмеивается своей ловкости. Неужто спустим?
